© 2008 Jupiterimages 

Сестра позвонила в десять утра. Вообще, это у нас не принято, потому что обе мы - совы. Так что раз Милка звонит раньше одиннадцати, значит, точно что-то случилось. Голос у неё был просто загробный: "Люб, она, кажется, беременна..." Сон, конечно, как рукой сняло. Альке через месяц только семнадцать исполнится. Она единственная Милкина дочь от первого брака и соответственно единственная моя племянница.

Девушка выдающаяся. Рост, вес и размер отвечают стандартам ведущих кутюрье мира. И с головой всё в порядке. По крайней мере, до сих пор мы в этом не сомневались. Знали, конечно, о неком бой-френде с редкой фамилией Орджоникидзе, но к нему дочь ночевать Милка категорически не пускала, а в дневное время полагалась как раз на Алькину голову. Полагаться, видимо, не надо было, но свою ведь не приставишь!

- Подожди, не психуй раньше времени, - сказала я, - может, ещё рассосётся!
- Как же, рассосётся, - заплакала Милка, - уже две недели ничего нет, а она только сегодня сообщила. И так невинно, типа - наверное, мамочка, мне какой-нибудь укол надо сделать!
- Ага, укол, - заорала я, - а ещё горчичники поставить и капли в нос закапать!

Я б её убила, конечно. Больно сильно продвинутая. Всё знает, везде побывала. Правда, мой не лучше. Тоже шестнадцать, тоже весь из себя и тоже чувствовать спешит.

Пошутить на тему, что Милка - будущая тёща, а я, как это ни прискорбно, в перспективе "любимая" свекровь, даже приятно, но когда вопрос встаёт ребром - мороз по коже. Маленькие ведь ещё. Только драться между собой перестали.

- Любочка, ну не аборт же ей делать, - рыдала Милка, - Орджоникидзе жениться готов...
- А семью содержать он готов?! Революционер хренов! - взорвалась я, - Ему самому семнадцать только исполнилось! Ладно, дай я хоть встану, умоюсь и кофе сварю, а то я что-то вообще ничего не соображаю.

Я варила кофе и представляла себе тройню. Ну а вдруг? У Милки двухкомнатная квартира: одна комната очень маленькая, а другая - ещё меньше. Новый муж - учитель философии в гимназии с гуманитарным уклоном, к которому она сбежала, в чём была, во имя большой и чистой любви. Первый муж, Алик, этого порыва так и не понял, потому что, по его мнению, она с ним как сыр в масле каталась: золото, бриллианты, шмотки, заграница ежемесячно, ужины ресторанах - ежедневно. На самом деле не так уж мало. Тем более что иначе как "лапуля" он её не называл, чем демонстрировал если не любовь, то, по крайней мере, безграничную привязанность.

Но она почему-то чахла, плакала без видимых причин, пила антидепрессанты и не звонила друзьям. Пока случайно не встретила своего Веню на выставке в Манеже. "Ах, вернисаж, ах, вернисаж..."

Через месяц она резко похорошела, лето пролетело в любовном угаре, а в сентябре расстаться с ним уже было выше её сил. Всё, что она взяла из старой квартиры, - это документы и, конечно, Альку.

Алька Веню тоже полюбила неземной любовью и до сегодняшнего дня уверяла, что ни за что не повторит маминых ошибок, замуж рано не выйдет, а постарается дождаться того, кого надо, пусть даже и встретит его в конце жизни. И вот теперь этот, который хорошо, что не Берия, трое орущих младенцев, и все в Венькиной малогабаритке!

Кофе мой, конечно, убежал. Я снова поставила турку на газ, и снова зазвонил телефон.

- Ну и что, - продолжила свою мысль Милка, - пусть женятся и рожают. Мне спокойнее. Не будет шляться неизвестно где, СПИД не подхватит! Опять же мне не придётся до ночи её с балкона высматривать, и она, хочешь - не хочешь, ответственнее станет, не сможет уже только о себе думать.